Голос Хэла Мурса меня потряс. Срывающийся и хриплый, он будто принадлежал восьмидесятилетнему старику. Я подумал, что, слава Богу, все уладилось вчера с Кэртисом Андерсоном в тоннеле, хорошо, что он относится к Перси так же, как и мы, потому что человек, с которым я говорил по телефону, вряд ли остался бы работать в Холодной Горе хоть на день.

– Пол, я понял, что вчера ночью что-то произошло. Я также понял, что в этом участвовал наш друг мистер Уэтмор.

– Да, случилась неприятность, – согласился я, прижимая наушник как можно плотнее к уху и наклоняясь к рожку, – но работа сделана. А это самое важное.

– Да, конечно.

– А можно спросить, кто тебе сказал? – Чтобы я привязал колокольчик к его хвосту, чуть не добавил я.

– Спросить-то можно, но, так как тебя это не касается, я лучше промолчу. Тут есть другое дело: когда я позвонил в офис узнать, нет ли сообщений или срочных дел, мне сказали одну интересную вещь.

– Да?

– Да. Похоже, на моем столе лежит заявление о переводе. Перси Уэтмор хочет перейти как можно скорее в Бриар Ридж. Должно быть, заполнил бланк еще до окончания ночной смены, как ты считаешь?

– Да, похоже, так, – согласился я.

– Обычно я поручаю такие дела Кэртису, но, учитывая... атмосферу в блоке "Г" в последнее время, я попросил Ханну просмотреть его для меня лично во время ее ланча. Она любезно согласилась. Я его одобрю и прослежу, чтобы оно попало в столицу штата сегодня же. Думаю, ты увидишь спину Перси Уэтмора, выходящего через двери, не позднее чем через месяц, А может, и раньше.

Он ожидал, что я обрадуюсь этой новости, и имел на то право. Ради такого дела, которое при обычном раскладе могло занять и полгода, даже при связях Перси, он оторвался на время от ухода за своей женой. И все равно, мое сердце упало. Целый месяц! Но, может, это не так уж и важно. Вместо совершенно естественного желания ждать и отложить рискованную попытку, я обдумывал дело, которое могло быть уж очень рискованным. Иногда, как в подобном случае, лучше прыгнуть до того, – как сдадут нервы. Если бы нам все равно пришлось иметь дело с Перси (я всегда допускаю, что мне удастся склонить других к моей безумной затее), то почему бы не сегодня ночью?

– Пол, ты здесь? – Голос Мурса стал немного тише, словно он говорил сейчас сам с собой. – Черт, я думал, нас разъединили.

– Нет, я слушаю, Хэл. Это потрясающая новость.

– Да, – согласился он, и я опять поразился, какой стариковский у него голос. Какой-то бесцветный и дребезжащий. – Я знаю, что ты сейчас думаешь.

«Нет, не знаешь, начальник, никогда не догадаешься об этом».

– Ты думаешь, что наш молодой друг все равно будет участвовать в казни Коффи. И это скорее всего так: Коффи отправится на тот свет задолго до Дня Благодарения, но ты можешь опять поставить Перси в аппаратную. Ни-кто возражать не станет, как, очевидно, и он сам.

– Я так и сделаю, – согласился я. – Хэл, а как Мелинда?

Повисла долгая пауза, столь долгая, что я решил бы, что нас разъединили, если бы не его дыхание. Когда он наконец заговорил, голос его звучал еще тише:

– Она угасает.

Угасает, Леденящее слово, которое старики используют для описания не человека, который умирает, а человека, который начал отходить от жизни.

– Головные боли, как будто, стали слабее... хотя бы сейчас, но она не может самостоятельно ходить, не может удерживать предметы, теряет контроль за мочевой системой, когда спит. – Возникла еще одна пауза, потом совсем тихим голосом Хэл сказал что-то, что прозвучало как «Она одевается».

– Одевается? Во что, Хэл? – спросил я, нахмурив-шись. Моя жена появилась в дверях в прихожую и стояла, глядя на меня и вытирая руки посудным полотенцем.

– Нет, – поправил он, и в его голосе послышался не то гнев, не то слезы. – Она ругается.

– О Боже. – Я все еще не понимал, что это значит, но не хотел ничего выспрашивать. Да и не надо было. Он все сам объяснил.

– Она может спокойно сидеть, вполне нормально говорить о своем цветнике или о платье, увиденном в каталоге, о том, что слышала Рузвельта по радио и то, как замечательно он говорил, а потом вдруг начинает произносить ужасные вещи, самые ужасные... слова. Причем не повышая голоса. Лучше бы она как-то выделяла их интонацией, а иначе... просто...

– Она не похожа на саму себя.

– Да, именно так, – благодарно произнес он. – Но слышать эти грязные ругательства, произносимые ее чудесным голосом... извини меня. Пол. – Его голос ушел, и я услышал, как Мурс громко прокашливается. Потом голос стал чуть тверже, но все равно оставался расстроенный. – Она хочет, чтобы пришел пастор Дональдсон, и я знаю, что он ее успокаивает, но как можно просить его? Представляешь, он сидит и читает с ней Писание, и вдруг она обзывает его неприлично?

А она может, она и меня назвала прошлой ночью. Сказала: «Дай мне, пожалуйста, вот тот журнал „Либерти“, ублюдок». Пол, где она могла слышать такие речи? Откуда ей известны такие слова?

– Не знаю, Хэл, ты будешь дома сегодня вечером? Когда он был здоров, контролировал себя и не был в тревоге или в горе, Хэл Мурс отличался особым сарказмом, по-моему, его подчиненные побаивались его острого язычка больше, чем гнева или подозрения. Его язвительные замечания, обычно раздраженные или даже резкие, жгли, как осы. И вот немного такого сарказма пролилось на меня. Хотя это было неожиданно, я был рад услышать его колкость. Значит, не вся жизнь ушла из него, в конце концов.

– Нет, – сказал он. – Мы с Мелиндой выезжаем на танцы. Будем танцевать «до-со-до», потом немецкую полечку, а потом скажем скрипачу, что он – долбаный сукин сын.

Я прижал ладонь ко рту, чтобы не рассмеяться. Слава Богу, приступ смеха очень быстро прошел.

– Извини, – сказал он. – Я последнее время мало сплю. От этого становлюсь брюзгой. Конечно, мы будем дома. А почему ты спросил?

– Я думаю, это не важно.

– Ты ведь не собирался заезжать, да? Потому что, если ты дежурил вчера, то идешь в ночную и сегодня. Или ты поменялся сменами с кем-нибудь?

– Нет, я не менялся, – ответил я. – Я дежурю сегодня.

– Во всяком случае сегодня не стоит заезжать. Она сейчас не в том состоянии.

– Скорее всего я и не заеду. Спасибо за новости.

– Не за что. Помолись за Мелинду, Пол. Я пообещал, думая что смогу сделать кое-что, кроме молитвы. «Бог помогает тем, кто помогает себе сам», – так говорили в Церкви молитвы «Отче наш, сущий на Небесах». Я повесил трубку и взглянул на Дженис.

– Как там Мелли?

– Не очень. – Я рассказал ей то, что сообщил мне Хэл, включая эпизод с руганью, но опустил слова «ублюдок» и «долбаный сукин сын». Я закончил словом Хэла «угасает», и Джен печально кивнула. Потом посмотрела на меня более пристально.

– О чем ты думаешь? Скорее всего о чем-то нехорошем. Это написано у тебя на лице.

Солгать было нельзя, мы никогда не лгали друг другу. Я просто сказал, что ей лучше не знать о моих мыслях, по крайней мере пока.

– А у тебя... из-за этого могут быть неприятно-сти? – Ее голос звучал не тревожно, а скорее заинтересованно, это мне в ней всегда нравилось.

– Может быть, – проговорил я.

– А это хорошее дело?

– Может быть, – повторил я. Я все еще стоял и бездумно крутил пальцем телефонный диск, удерживая другой рукой рычаги.

– Ты хочешь, чтобы я ушла, пока ты будешь звонить? – спросила она. – Буду умненькой и выметусь? Вымою тарелки? Свяжу носочки?

Я кивнул.

– Я бы выразился не совсем так, но...

– У нас будут гости к обеду, Пол?

– Надеюсь, да, – сказал я.

9.

Я сразу же поговорил с Брутом и Дином по телефону. У Харри не было телефона, но я знал номер его ближайших соседей. Харри взял трубку через двадцать минут, очень смущаясь и обещая «заплатить свою долю», когда придет следующий счет. Я сказал ему, что сосчитаем цыплят по осени, а сейчас не мог бы он приехать ко мне на обед? Будут Брут и Дин, а Дженис обещала приготовить свою знаменитую капусту... не говоря уже о еще более знаменитом яблочном пироге.