2.

1932 год был годом Джона Коффи. Подробности публиковались в газетах, и кому интересно, у кого больше энергии, чем у глубокого старика, доживающего свои дни в доме для престарелых в Джорджии, может и сейчас поискать их. Тогда стояла жаркая осень, я точно помню, очень жаркая. Октябрь – почти как август, тогда еще Мелинда, жена начальника тюрьмы, попала с приступом в больницу в Индианоле. В ту осень у меня была самая жуткая в жизни инфекция мочевых путей, не настолько жуткая, чтобы лечь в больницу, но достаточно ужасная для меня, ибо, справляя малую нужду, я всякий раз жалел, что не умер. Это была осень Делакруа, маленького, наполовину облысев-шего француза с мышкой, он появился летом и проделывал классный трюк с катушкой. Но более всего это была осень, когда в блоке "Г" появился Джон Коффи, приговоренный к смерти за изнасилование и убийство девочек-близнецов Деттерик.

В каждой смене охрану блока несли четыре или пять человек, но большинство были временными. Дина Стэнтона, Харри Тервиллиджера и Брутуса Ховелла (его называли «И ты, Брут», но только в шутку, он и мухи не мог обидеть несмотря на свои габариты) уже нет, как нет и Перси Уэтмора, кто действительно был жестокий, да еще и дурак. Перси не годился для службы в блоке "Г", но его жена была родственницей губернатора, и поэтому он оставался в блоке.

Именно Перси Уэтмор ввел Коффи в блок с традиционным криком: «Мертвец идет! Сюда идет мертвец!»

Несмотря на октябрь пекло, как в аду. Дверь в прогулочный дворик открылась, впустив море яркого света и самого крупного человека из всех, каких я видел, за исключением разве что баскетболистов по телевизору здесь, в «комнате отдыха» этого приюта для пускающих слюни маразматиков, среди которых я до-живаю свой век. У него на руках и поперек широченной груди были цепи, на лодыжках – оковы, между которыми тоже болталась цепь, звеневшая, словно монетки, когда он проходил по зеленому коридору между камерами. С одного боку стоял Перси Уэтмор, с другого – Харри Тервиллиджер, и оба выглядели детьми, прогуливающими пойманного медведя. Даже Брутус Ховелл казался мальчиком рядом с Коффи, а Брут был двухметрового роста, да и не худенький: бывший футбольный полузащитник, он играл за лигу #ЛСЮ, пока его не списали и он не вернулся в родные места.

Джон Коффи был чернокожий, как и большинство тех, кто ненадолго задерживался в блоке "Г" перед тем, как на коленях умереть на Олд Спарки. Он совсем не был гибким, как баскетболисты, хотя и был широк в плечах и в груди, и весь словно перепоясанный мускулами. Ему нашли самую большую робу на складе, и все равно манжеты брюк доходили лишь до половины мощных, в шрамах икр. Рубашка была расстегнута до половины груди, а рукава кончались чуть ниже локтя. Кепка, которую он держал в громадной руке, оказалась такой же: надвинутая на лысую, цвета красного дерева голову, она напоминала кепку обезьянки шарманщика, только была синяя, а не красная. Казалось, что он может разорвать цепи так же легко, как срывают ленточки с рождественского подарка, но, посмотрев в его лицо, я понял, что он ничего такого не сделает. Лицо его не выглядело скучным – хотя именно так казалось Перси, вскоре Перси стал называть его «идиотом», – оно было растерянным. Он все время смотрел вокруг так, словно не мог понять, где находится, а может быть, даже кто он такой. Моей первой мыслью было, что он похож на черного Самсона... только после того, как Далила обрила его наголо своей предательской рукой и забрала всю силу.

«Мертвец идет!» – трубил Перси, таща этого человека-медведя за цепи на запястьях, словно он и вправду думал, будто сможет сдвинуть его, если вдруг Коффи решит, что не пойдет дальше. Харри ничего не сказал, но выглядел смущенным.

– Довольно. – Я был в камере, предназначенной для Коффи, сидел на его койке. Я, конечно, знал, что он придет, и явился сюда принять его и позаботиться о нем, но я не представлял истинных размеров этого человека, пока не увидел. Перси взглянул на меня, словно говоря, что все знают, какой я тупица (кроме, разумеется, этого большого увальня, который только и умеет насиловать и убивать маленьких девочек), но промолчал.

Все трое остановились у двери в камеру, сдвинутой в сторону от центра. Я кивнул Харри в ответ на вопрос: «Вы уверены, босс, что хотите остаться с ним наедине?» Я редко слышал, чтобы Харри волновался – он был рядом со мной во время мятежей шесть или семь лет назад и всегда оставался тверд, даже когда пошли слухи, что у мятежников есть оружие, – но теперь его голос выдавал волнение.

– Ну что, парень, будешь хорошо себя вести? С тобой не возникнет проблем? – спросил я, сидя на койке и стараясь не показать виду и не выдать голосом, как мне скверно: «мочевая» инфекция, о которой я уже упоминал, тогда еще не набрала полную силу, но день выдался отнюдь не безоблачным, уж поверьте.

Коффи медленно покачал головой – налево, потом направо. Он уставился на меня, не сводя глаз.

У Харри в руке была папка с бумагами Коффи.

– Отдай ему бумаги, – сказал я Харри. – Вложи прямо в руку.

Харри повиновался. Большой болван взял их, как лунатик.

– А теперь, парень, дай их мне, – приказал я, и Коффи подчинился, зазвенев и загремев цепями. Ему пришлось нагнуться при входе в камеру.

Я осмотрел его с головы до ног, чтобы удостовериться, что это факт, а не оптический обман. Действительно: два метра три сантиметра. Вес был указан сто двадцать семь килограммов, но я думаю, что это приблизительно, на самом деле не меньше ста пятидесяти. В графе «шрамы и особые приметы» значилось одно слово, напечатанное мелким убористым шрифтом машинки #"магь^сон" – старым другом регистрационных карточек: «множество».

Я поднял глаза. Коффи слегка сдвинулся в сторону, и я мог видеть Харри, стоящего с той стороны коридора перед камерой Делакруа – он был единственным узни-ком блока "Г", когда появился Коффи. Делакруа – Дэл, маленький лысоватый человек с озабоченным лицом бух-галтера, знающего, что его растрата скоро обнаружится.

На плече у него сидела ручная мышь. В дверном проеме камеры, только что ставшей пристанищем Джона Коффи, расположился Перси Уэтмор. Он достал свою резиновую ду-бинку из самодельного чехла, в котором носил ее, и по-хлопывал ею по ладони с видом человека, у которого есть игрушка и он ею воспользуется. И вдруг я почувствовал, что мне хочется, чтобы он убрался отсюда. Может, это из-за жары не по сезону, может, из-за «мочевой» инфекции, распространяющейся у меня в паху так, что прикосновение фланелевого белья становилось нестерпимым, а может, из-за сознания того, что из штата прислали на казнь чернокожего полуидиота, а Перси явно хотел над ним сначала немного поработать. Вероятно, все вместе. Во всяком случае на ми-нуточку я забыл о его связях.

– Перси, – сказал я. – Сегодня переезжает лазарет.

– Билл Додж за это отвечает.

– Я знаю, – кивнул я. – Пойди помоги ему.

– Это не моя работа, – упорствовал Перси. – Вот эта туша – моя работа.

«Тушами» Перси в шутку называл крупных людей. Он не любил больших и крупных. Перси не был худощавым, как Харри Тервиллиджер, но он был маленького роста. Этакий петух-забияка, из тех, что всегда лезут в драку, особенно когда перевес на их стороне. И очень гордился своими волосами. Просто не отнимал рук от них.

– Тогда твое дело сделано, – сказал я. – Отправляйся в лазарет.

Он оттопырил нижнюю губу. Билл Додж и его ребята таскали коробки и стопки простыней, даже кровати; весь лазарет переезжал в новое помещение в западной части тюрьмы. Жаркая работа. Перси Уэтмор явно хотел увильнуть от нее.

– У них достаточно людей, – заявил он.

– Тогда иди отсюда, это приказ, выполняй, – произ-нес я, повышая голос. Я увидел, как Харри мне подми-гивает, но не прореагировал. Если губернатор прикажет начальнику тюрьмы уволить меня за нарушение субор-динации, то кого Хэл Мурс поставит вместо меня? Перси? Это несерьезно. – Мне абсолютно все равно, чем ты, Пер-си, займешься, лишь бы хоть ненадолго убрался отсюда.