Туда его привели Билл Додж и двое временных. У всех остальных была работа – за час надо было провести хотя бы две репетиции. Или три, если удастся.

Перси не сильно протестовал, когда его на время казни Биттербака поставили в аппаратную вместе с Джеком Ван Хэем, он еще не понимал, хорошее или плохое место ему досталось. Но он знал, что у него будет квадратное сетчатое окошко, через которое видна, правда, лишь спинка стула, но все равно это достаточно близко, и можно увидеть летящие искры.

Прямо рядом с этим окошком на стене висел черный телефон без рычажка и диска. Телефон мог только зво-нить, и звонить лишь из одного места – кабинета гу-бернатора. Я столько видел фильмов про тюрьмы, в ко-торых телефон губернатора оживал как раз в тот момент, когда все было готово к включению рубильника для казни невиновного, но наш телефон не звонил ни разу за все годы моей работы в блоке "Г" – ни разу. Это в ки-но спасение стоит дешево. Как и невиновность. Платишь 25 центов и соответственно получаешь. Реальная жизнь стоит дороже, и большинство ответов другие.

В туннеле у нас стоял портновский манекен, чтобы везти его в рефрижераторе. Для всего остального у нас был старик Тут-Тут. С годами Тут-Тут стал традици-онной заменой осужденного, такой же ритуальной, как гусь на столе в Рождество, и неважно, любите вы гусятину или нет. Большинство охранников его любили, им казался забавным его акцент – тоже французский, но канадский, а не луизианский, причем смягченный за долгие годы жизни на Юге. Даже Брут радовался выходкам старика Тута. А я нет. Мне казалось, что он своего рода старый и потертый вариант Перси Уэтмора, человека слишком брезгливого, чтобы самому жарить мясо, но в то же время обожающего запах жареного.

На репетицию собрались все те, кто будет участвовать в казни. Брутус Ховелл был «выпускающий», как мы его называли, это означало, что он надевает шлем, следит за телефонной линией губернатора, приводит доктора с его места у стены, если понадобится, и в нужный момент отдает приказ «включай на вторую». Если все проходит хорошо, благодарностей не объявляют никому. А вот если не совсем хорошо, Брута будут ругать свидетели, а меня – начальник тюрьмы. Никто из нас на это не жаловался – без толку. Просто земля вращается, и все. Можно вертеться вместе с ней, а можно остановиться в знак протеста, и тогда тебя сметет.

Дин, Харри Тервиллиджер и я пришли в камеру Вождя на первую репетицию минуты через три после того, как Билл с ребятами вывели Биттербака из камеры и препроводили в «Аркаду». Дверь камеры была открыта, на койке Вождя сидел старик Тут-Тут, его светлые волосы растрепались.

– Здесь пятна спермы по всей простыне, – заметил Тут-Тут. – Он, должно быть, старался освободиться от нее, чтобы вы ее не сварили.

И он захихикал.

– Заткнись, Тут, – сказал Дин. – Давай играть серьезно.

– Ладно. – Тут-Тут немедленно напустил на себя выражение предгрозовой мрачности. Но глаза его подмигивали. Старый Тут всегда оживлялся, когда играл мертвецов.

Я вышел вперед.

– Арлен Биттербак, как представитель суда штата такого-то, я имею предписание на то-то и то-то, казнь должна состояться в 12.01, тогда-то и тогда-то, выйдите вперед, пожалуйста.

Тут поднялся с койки.

– Я выхожу вперед, я выхожу вперед, я выхожу вперед, – забубнил он.

– Повернись, – приказал Дин и, когда Тут-Тут повернулся, осмотрел его плешивую макушку. Макушку Вождя обреют завтра вечером, и тогда Дин проверит, не нужно ли чего подправить. Щетина может уменьшить проводимость и будет тяжелее. А все, что мы делали сегодня, призвано облегчить процедуру.

– Все нормально, пошли, Арлен, – сказал я Тут-Ту-ту, и мы вышли.

– Я иду по коридору, я иду по коридору, я иду по коридору, я иду по коридору, – заговорил Тут. Я шел слева от него, Дин – справа, Харри сразу за ним. В начале коридора мы повернули направо, прочь от жизни в прогулочном дворике, навстречу смерти – в помещении склада. Мы вошли в мой кабинет, и Тут упал на колени, хотя его не просили об этом. Он знал сценарий, хорошо знал, наверное, лучше, чем любой из нас. Ведь он находился здесь. Бог знает, насколько дольше нас.

– Я молюсь, я молюсь, я молюсь, – Тут-Тут сложил свои корявые руки. Они были похожи на знаменитую гравюру, вы, наверное, знаете, о чем я говорю: «Бог – мой пастырь» и т.д. и т.п.

– А кто будет читать молитву с Биттербаком? – спросил Харри. – Нам ведь не надо, чтобы какой-нибудь ирокезский знахарь тряс тут своим членом?

– В самом деле...

– Все еще молюсь, все молюсь, молюсь Господу Иисусу, – перебил меня Тут.

– Заткнись, старый чудак, – бросил Дин.

– Я молюсь!

– Молись про себя.

– Вы чего задерживаетесь? – крикнул из склада Брут. Его тоже освободили для наших целей. Мы снова были в зоне убийства, и казалось, что здесь даже пахнет смертью.

– Подожди, не кипятись! – прокричал Харри в ответ.

– Не будь так нетерпелив.

– Молюсь, – проговорил Тут, улыбаясь своей непри-ятной беззубой улыбочкой. – Молюсь за терпение, за чуточку терпения, чтоб его...

– На самом деле, Биттербак утверждает, что он христианин, – сказал я им, – и он очень рад, что к нему придет баптист, который был у Тиллмана Кларка. Его фамилия Шустер. Мне он тоже нравится. Он быстрый, и помогает им успокоиться. Вставай, Тут. На сегодня хватит молитв.

– Иду. Опять иду, опять иду, да, сэр, иду по Зеленой Миле.

Тут был маленький, и все равно пригнулся, чтобы пройти в дверь в дальней стене кабинета. Всем остальным пришлось нагибаться еще сильнее. Для настоящего узника это был больной момент, и, посмотрев на платформу, где стоял Олд Спарки, а рядом Брут с винтовкой, я удовлетворенно кивнул. Все нормально.

Тут-Тут спустился по ступенькам и остановился. Складные стулья, около сорока, уже стояли по местам. Биттербак пройдет к платформе на безопасном для сидящих зрителей расстоянии, плюс еще шесть охран-ников обеспечат безопасность. За это отвечает Билл Додж, У нас никогда не было случаев нападения приговоренного на свидетелей, несмотря на такой достаточно примитивный антураж, и я думал, что так и должно быть.

– Парни, готовы? – спросил Тут, когда мы вернулись своим первоначальным составом к ступенькам из моего кабинета. Я кивнул, и мы прошли на платформу. Я часто думал, что мы похожи на знаменосцев, забывших где-то свой флаг.

– А что мне делать? – спросил Перси из-за сетчатого окошка между складом и аппаратной.

– Смотри и учись, – крикнул я в ответ.

– И держи руки подальше от своей сосиски, – пробормотал Харри. Но Тут-Тут услышал его и захихикал.

Мы провели его на платформу, Тут повернулся кругом – старый ветеран в действии.

– Я сажусь, – объявил он, – сажусь, сажусь на колени к Олд Спарки.

Я присел на правое колено у его правой ноги. Дин присел на левое колено у левой ноги Тута. В этот момент мы были наиболее уязвимы для физического нападения, если вдруг приговоренный начнет буянить, что они довольно часто проделывали. Мы оба повернули согнутое колено слегка внутрь, чтобы защитить область паха. Опустили подбородки, чтобы защитить горло. И, конечно же, мы старались действовать быстро, чтобы закрепить лодыжки и нейтрализовать опасность как можно быстрее. На ногах Вождя будут шлепанцы, когда он совершит последнюю прогулку, но «все может статься» служит слабым утешением человеку с разорванной гортанью. Или валяющемуся на полу с яичками, раздувшимися до размера пивной кружки, на глазах у сидящих на складных стульчиках сорока с чем-то зрителей, среди которых есть и журналисты.

Мы пристегнули лодыжки Тут-Тута. Застежка на стороне Дина немного крупнее, потому что в ней раствор, Когда Биттербак завтра сядет на стул, его левая икра будет выбрита. У индейцев, как правило, немного волос на теле, но мы не можем довериться случаю.

Пока мы закрепляли лодыжки Тут-Тута, Брут пристегнул его правую кисть. Харри плавно вышел вперед и пристегнул левую. Когда и с этим было покончено, Харри кивнул Бруту, и тот скомандовал Ван Хэю: «Включай первую».